Неподалеку от старых, скрипучих ворот, увитых поржавевшим плющом, всего в нескольких шагах от той самой белой скамейки, от центральной аллеи отходила маленькая дорожка. Мало кто обращал на неё внимание, так как она не была покрыта гравием, в отличии от основных дорог парка, но скорее напоминала тропинку, протоптанную теми, кто шел скорее в определенном направлении, нежели следуя предложенному им кем-то маршруту. На самом деле эта тропинка отнюдь не была создана случайно, и существовала с самого основания парка, но, почему-то, когда остальные дорожки расчищали и приводили в более аккуратный вид, она предпочла остаться в своем первозданном виде. После нескольких поворотов эта дорожка приводила к окруженному деревьями, возле которого стояло несколько скамеек, которые, в отличии остальных, были покрашены в темно красный цвет. Никому не приходило в голову красить их заново, и за много лет краска успела облупиться и потемнеть так, что поверхность скамеей неуловимо напоминала кору старого дерева.
Мало кто приходил сюда, да и мало кто знал, что сюда в принципе можно приходить – деревья росли достаточно плотно, чтобы о существовании пруда и скамеек можно было узнать только выйдя прямо к ним. Сам пруд давно зарос, и поверхность воды часто бывало нелегко разглядеть под покрывавшим её зеленым цветом. Работники парка знали об этом уголке, но он находился достаточно далеко от того места, где они отдыхали во время перерыва, свободное время они предпочитали проводить вне парка – как бы они его ни любили (а многие действительно питали к нему теплые чувства), им вполне хватало того времени, которое они проводили в нем во время работы. За исключением редких любопытных, которые никогда не возвращались сюда второй раз, к пруду приходили только трое людей. Но о существовании друг друга они даже не подозревали, и каждый считал это место своим собственным, хотя ни один из трех об этом даже особо не задумывался. Все трое, почему-то, выбирали из нескольких стоявших у пруда скамеек одну и ту же, почти всегда скрытую тенью огромного дерева, возвышавшегося сразу за ней.
Первым был молодой человек, работавший ночным портье в отеле неподалеку от парка. Каждый понедельник он приходил сюда рано утром после работы, сразу после открытия парка, и доставал термос, наполненный горячим чаем - кофе в этом месте казался ему от чего-то неуместным, и, к тому же, доступный в отеле кофе был для него слишком горек. К тому же спустя несколько часов он ложился спать в снимаемой на пару со знакомой квартире, и его не привлекала перспектива долго ворочаться без сна, глядя на пробивающееся через занавески солнце. Он сам не был уверен, зачем приходил сюда, несколько раз пытаясь приносить книгу, несколько раз пытаясь начать писать сам, но в конце концов сдавшись. В течении получаса он пил свой чай и словно со стороны наблюдал за тем, как текут его мысли. Когда в термосе заканчивался чай, молодой человек вставал, клал термос обратно в сумку и неторопясь уходил, чувствуя, как сон постепенно надвигаеися на него, словно огромная волна, грозящая смести город но неподвижно застывшая за мгновение до того, как коснется берега.
Вторым человеком была женщина лет тридцати, хотя она сама всегда думала о себе как о "девушке". Она приходила сюда раз в несколько недель, вечером, когда солнце постепенно начинало приобретать более мягкий оттенок, хотя выбор дня недели едва ли был регулярным. В нескольких кварталах от входа в парк находился небольшой магазинчик, где всё ещё сохранилась проявка пленочной фотографии. Забрав свою пленку и пачку фотографий она клала их в рюкзак, заходила в кафе, где брала неизменно сладкий кофе в бумажном стакане, и направлялась в парк. Иногда она позволяла себе купить горсть маленьких шоколадных конфет, но каждый раз слегка укоряла себя за эту вольность. Дойдя до скамейки у пруда она аккуратно ставила на неё кофе, затем свой рюкзак и, наконец, маленький пакетик с конфетами, если он был у неё с собой, затем забиралась на скамейку с ногами и, устроившись поудобнее, доставала из рюкзака пакет с фотографиями и впервые на них смотрела. Каждую фотографию она изучала чрезвычайно пристально, словно пытаясь найти в них что-то, чего она не увидела в момент съемки. В результате фотографии, кофе и конфеты кончались почти одновременно, хотя последний глоток кофе она всегда оставляла на обратный путь. Посидев ещё около минуты она вставала, проверяла, что ни один фантик не остался лежать на земле, убирала фотографии, закидывала рюкзак на плечо и отправлялась назад, небрежно размахивая опустевшим стаканчиком с кофе.
Третий человек приходил к пруду днем, когда солнце светило ярко и даже в тени под деревом сумерки наполнялись теплым сиянием. Это был старый священик, чья церковь находилась у другого входа в парк. Он приходил без чая и без кофе, не брал с собой книгу, но сидел у пруда дольше остальных. Проведя в одной церкви больше тридцати лет, он начал приходить в парк недавно, поначалу в свой обеденный перерыв. Ел он мало и быстро, так что у него оставалось много времени. Он не носил часов, но с возрастом научился точно определять когда ему было пора возвращаться. Дойдя до пруда он садился на скамейку, подбирал с земли камешек, лист или небольшую веточку, и начинал крутить их в руках. Он не произносил ни слова, и на объект в своих руках он лишь изредка обращал внимание. Задумчивый взгляд оставался устремлен куда-то вдаль, или, возможно, вглубь. О том, что он пытался понять, он так никому никогда и не сказал.
Мало кто приходил сюда, да и мало кто знал, что сюда в принципе можно приходить – деревья росли достаточно плотно, чтобы о существовании пруда и скамеек можно было узнать только выйдя прямо к ним. Сам пруд давно зарос, и поверхность воды часто бывало нелегко разглядеть под покрывавшим её зеленым цветом. Работники парка знали об этом уголке, но он находился достаточно далеко от того места, где они отдыхали во время перерыва, свободное время они предпочитали проводить вне парка – как бы они его ни любили (а многие действительно питали к нему теплые чувства), им вполне хватало того времени, которое они проводили в нем во время работы. За исключением редких любопытных, которые никогда не возвращались сюда второй раз, к пруду приходили только трое людей. Но о существовании друг друга они даже не подозревали, и каждый считал это место своим собственным, хотя ни один из трех об этом даже особо не задумывался. Все трое, почему-то, выбирали из нескольких стоявших у пруда скамеек одну и ту же, почти всегда скрытую тенью огромного дерева, возвышавшегося сразу за ней.
Первым был молодой человек, работавший ночным портье в отеле неподалеку от парка. Каждый понедельник он приходил сюда рано утром после работы, сразу после открытия парка, и доставал термос, наполненный горячим чаем - кофе в этом месте казался ему от чего-то неуместным, и, к тому же, доступный в отеле кофе был для него слишком горек. К тому же спустя несколько часов он ложился спать в снимаемой на пару со знакомой квартире, и его не привлекала перспектива долго ворочаться без сна, глядя на пробивающееся через занавески солнце. Он сам не был уверен, зачем приходил сюда, несколько раз пытаясь приносить книгу, несколько раз пытаясь начать писать сам, но в конце концов сдавшись. В течении получаса он пил свой чай и словно со стороны наблюдал за тем, как текут его мысли. Когда в термосе заканчивался чай, молодой человек вставал, клал термос обратно в сумку и неторопясь уходил, чувствуя, как сон постепенно надвигаеися на него, словно огромная волна, грозящая смести город но неподвижно застывшая за мгновение до того, как коснется берега.
Вторым человеком была женщина лет тридцати, хотя она сама всегда думала о себе как о "девушке". Она приходила сюда раз в несколько недель, вечером, когда солнце постепенно начинало приобретать более мягкий оттенок, хотя выбор дня недели едва ли был регулярным. В нескольких кварталах от входа в парк находился небольшой магазинчик, где всё ещё сохранилась проявка пленочной фотографии. Забрав свою пленку и пачку фотографий она клала их в рюкзак, заходила в кафе, где брала неизменно сладкий кофе в бумажном стакане, и направлялась в парк. Иногда она позволяла себе купить горсть маленьких шоколадных конфет, но каждый раз слегка укоряла себя за эту вольность. Дойдя до скамейки у пруда она аккуратно ставила на неё кофе, затем свой рюкзак и, наконец, маленький пакетик с конфетами, если он был у неё с собой, затем забиралась на скамейку с ногами и, устроившись поудобнее, доставала из рюкзака пакет с фотографиями и впервые на них смотрела. Каждую фотографию она изучала чрезвычайно пристально, словно пытаясь найти в них что-то, чего она не увидела в момент съемки. В результате фотографии, кофе и конфеты кончались почти одновременно, хотя последний глоток кофе она всегда оставляла на обратный путь. Посидев ещё около минуты она вставала, проверяла, что ни один фантик не остался лежать на земле, убирала фотографии, закидывала рюкзак на плечо и отправлялась назад, небрежно размахивая опустевшим стаканчиком с кофе.
Третий человек приходил к пруду днем, когда солнце светило ярко и даже в тени под деревом сумерки наполнялись теплым сиянием. Это был старый священик, чья церковь находилась у другого входа в парк. Он приходил без чая и без кофе, не брал с собой книгу, но сидел у пруда дольше остальных. Проведя в одной церкви больше тридцати лет, он начал приходить в парк недавно, поначалу в свой обеденный перерыв. Ел он мало и быстро, так что у него оставалось много времени. Он не носил часов, но с возрастом научился точно определять когда ему было пора возвращаться. Дойдя до пруда он садился на скамейку, подбирал с земли камешек, лист или небольшую веточку, и начинал крутить их в руках. Он не произносил ни слова, и на объект в своих руках он лишь изредка обращал внимание. Задумчивый взгляд оставался устремлен куда-то вдаль, или, возможно, вглубь. О том, что он пытался понять, он так никому никогда и не сказал.